Веру в то, что убитое животное может возродиться из костей, мы встречаем не
только в Сибири. Фрэзер уже зафиксировал несколько американских примеров.
Согласно Фробениусу, этот мифико-ритуальный мотив еще жив у арандов, племен из
глубинки Южной Америки, африканских хамитов и бушменов. Фридрих дополнил и
объединил африканские факты, справедливо считая их выражением пастушеской
духовности. Этот мифико-ритуальный комплекс сохранился, впрочем, и в более
развитых культурах, в самом сердце религиозной традиции или в форме сказок.
Гагаузская легенда рассказывает о том, как Адам, чтобы дать женам сыновей,
собрал кости различных животных и попросил Бога, чтобы он их оживил. В одной
армянской сказке охотник попадает на свадьбу духов леса. Приглашенный к
пиршеству, он воздерживается от яств, но уносит с собой доставшееся ему ребро
быка. Впоследствии, собирая все кости животного, чтобы оживить его, духи
вынуждены заменить недостающее ребро ореховой веткой.
В связи с этим можно вспомнить один эпизод из "Младшей Эдды" - случай с козлом
Тора. Отправившись в путешествие на своей тележке, запряженной козлами, Тор
остановился у одного крестьянина. "В тот вечер Тор взял своих козлов и убил их.
С них содрали шкуру и положили в котел. Когда они сварились, Тор и его товарищи
сели за ужин. Тор пригласил также крестьянина, его жену и детей... Затем Тор
положил козлиные шкуры возле очага и сказал крестьянину и его людям, чтобы они
бросали кости на шкуры. У Тьялфи, сына крестьянина, была кость из бедра одного
из козлов: он расколол ее ножом, чтобы добраться до мозга. Тор переночевал там.
На следующий день он встал перед рассветом, оделся, взял молот Мйоллнир и
благословил останки козлов. Оба козла поднялись, но один из них хромал на заднюю
ногу". Этот эпизод свидетельствует о сохранении у древних германцев
архаических представлений охотников и кочевых народов. Это не обязательно след "шаманистической
духовности"; тем не менее, мы его здесь привели, оставляя за собой задачу
анализа остатков индоарийского шаманизма после изложения общих представлений о
теориях и практиках шаманизма.
По поводу воскресения из костей можно вспомнить знаменитое видение Иезекииля,
хотя оно и относится к совершенно иному религиозному горизонту, чем
рассмотренные выше примеры:
"Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди
поля, и он было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много
их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий!
оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это. И сказал он мне:
изреки пророчество на кости сии и скажи им: "кости сухие! слушайте слово
Господне!" Так говорит Господь Бог костям сиим: вот, Я введу дух в вас, и
оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу
в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь.
И я изрек пророчество, как повелено было мне; и когда я пророчествовал,
произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею. И
видел я, и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху..."
(Иезекииль, 37, 1-8).
А. Фридрих также упоминает об изображении, открытом Грюнведелем в руинах храма в
Сенгим Эгиз: на нем представлено воскрешение человека из его собственных костей,
совершающееся по благословению буддийского монаха. Здесь не место ни вникать в
подробности, касающиеся иранских влияний на буддистскую Индию, ни поднимать пока
еще мало изученную проблему симметрии между тибетской и иранской традициями. Как
заметил несколькими годами раньше Моди, существует поразительное сходство
между тибетским и иранским обычаями выставления трупов. И те и другие позволяют
птицам и собакам пожирать тела; для тибетцев очень важно, чтобы тело как можно
быстрее превратилось в скелет. Иранцы складывают кости в астодан, "место для
костей", где они лежат до воскрешения. Этот обычай можно считать сохранившимся
остатком духовного наследия пастушеских времен.
В магическом фольклоре Индии считается, что некоторые святые и йоги могут
воскрешать умерших из костей или праха; именно это делает, например,
Горахнатх; в связи с этим любопытно отметить, что этот знаменитый маг
считается основателем його-тантрической секты Канпхата, в которой мы еще будем
иметь случай обнаружить некоторые другие следы шаманизма. Наконец, целесообразно
вспомнить буддийские медитации, которые вызывают видение тела и его превращение
в скелет; существенную роль, которую сохраняют человеческие череп и кости в
ламаизме и тантризме; танец скелета в Тибете и Монголии; роль брахмарандхры
(= sutura frontalis - передний шов) в тибетско-индийских экстатических техниках
и в ламаизме и т. д. Все эти обряды и концепции показывают, что, несмотря на
современную интеграцию в самые различные системы, архаические традиции
идентификации жизненного начала в костях, по-видимому, не исчезли полностью с
азиатского духовного горизонта.
Но кость играет также и другие роли в шаманских мифах и обрядах. Например, когда
остякский шаман отправляется на поиски души больного, то для своего
экстатического путешествия он использует лодку, сделанную из сундука, и
лопаточную кость в качестве весла. Следует привести в этой связи и гадание с
помощью лопатки барана или овцы, очень распространенное у калмыков, киргизов,
монголов, или гадание на лопатке тюленя у коряков. Гадание само по себе
является техникой, способной актуализировать духовные реальности, лежащие в
основе шаманизма, или облегчить контакт с ними. Кость животного здесь также
символизирует "Всеобщую Жизнь" в непрерывном ее воспроизведении и поэтому
содержит в себе - по крайней мере чисто теоретически - все, что относится к
прошлому и будущему этой жизни.
Мы не считаем, что слишком отошли от нашей темы - скелета, изображенного на
шаманском наряде, - напоминая все эти обычаи и представления. Все они почти
полностью принадлежат к подобным или поддающимся сопоставлению культурным
уровням, и мы, перечисляя их, показали некоторые точки для ориентации в широком
пространстве культуры охотников и пастухов. Тем не менее уточним, что все эти
отголоски древнейших времен не в одинаковой степени проявляют "шаманскую
структуру". Добавим, наконец, что наблюдая симметрию, установленную между
некоторыми тибетскими, монгольскими, североазиатскими и даже арктическими
обычаями, следует учитывать и влияния Южной Азии, а особенно Индии; к ним нам
еще предстоит вернуться.
|